Дикий Дон

Сегодня открывается 63-й Венецианский кинофестиваль. В конкурсе будут участвовать 22 киноленты: в последний момент к ранее объявленным добавлен китайский фильм-сюрприз. Среди этих 22 только 2 режиссерских дебюта – из США и России. Фильм-конкурсант Ивана Вырыпаева называется "Эйфория": вчера в рамках фестиваля "Московская премьера" состоялся его первый показ в столице. Это был и первый фильм венецианской программы, который отсмотрел АНДРЕЙ ПЛАХОВ.

Именно в год, объявленный очередным ренессансом русского кинематографа, погоду сделали два фильма театрального происхождения. Если "Изображая жертву" – спектакль, искусно превращенный в кино, то "Эйфория" выдает стоящего за ней поэта-примитивиста. В отличие от Кирилла Серебренникова, который предложил концепт и стиль, Иван Вырыпаев подошел к своему кинодебюту как к ритуальному акту, который, как выяснилось, возможен не только на сцене, но и в виртуальном пространстве экрана. При этом фильм получился не менее концептуальным и эстетским. В этом противоречии – природа двойственного восприятия "Эйфории" профессиональной аудиторией; о зрительском пока говорить рано.

Давно не приходилось наблюдать такой гражданской войны на уровне эмоций и животных рефлексов. На "Кинотавре", где впервые показали "Эйфорию", часть фестивальной тусовки отвергла картину Вырыпаева физиологически, животом и печенками – именно теми органами, которыми, как он признался, принял ее венецианский директор Марко Мюллер. Тем хуже с точки зрения противников фильма: западный мир падок на неоварварство и экзотический экстрим, которых не найти теперь даже в Корее, после того как Ким Ки Дук объявил, что больше не хочет работать в своей стране. Вряд ли Вырыпаева проведут по ведомству антипатриотизма, но то, что будут попрекать аморализмом, садизмом, грубыми эффектами, примененными на потребу загранице,– это точно.

Жесткая "треугольная" любовная драма из жизни деревенских язычников разыграна опытными актерами Михаилом Окуневым и Полиной Агуреевой, а также дебютантом Максимом Ушаковым на фоне беспредельной российской шири – что в природе, что в душе, ее бы сузить немного. Женщина-мать, нелюбимый муж и мужчина, с которым ее связывает роковая страсть. С самого начала пахнет трагедией: в этом мире нет ни Бога, ни закона, это сгусток диких, первобытных эмоций – за социальными и моральными рамками. Но божественное зарождается и в природе, и в связанных с ней загадочной связью душах героев фильма.

То, что сравнительно гладко проходило в элитарном круге театра, цепляет за нервные окончания кинематографа. При этом раздражители поверхностные, которые и ставят в вину режиссеру – мат во всю глотку (вместо "блинов" и прочих эвфемизмов), отрезанный палец ребенка, подстреленная корова,– конечно, придают эмоционального жару, но воздействуют вовсе не сами по себе, а в связке с красотами тихого Дона и тщательно выстроенными живописными композициями, которые образуют тела незаконных любовников. Вот что разрывает сознание чувствительных зрителей: сцепка чернухи и гламура, стихийности и маньеризма, цинизма и пафоса – в общем, нарушение всех законов, не только моральных, но эстетических.

Однако именно это смешение органично со времен первого грехопадения, при Адаме не было ни искусства, ни его законов. В определенном смысле раем, более близким к нам, было советское прошлое, которое для героев Вырыпаева ассоциируется с обожествлением "главного" – "из-за главного священники становятся гомосексуалистами, а я из-за главного дважды переспал с родной сестрой... Ради главного артисты снимаются в кино, писатели пишут романы и учителя соблазняют учениц". Рэп, спиричуэлс, старые песни о главном, только на полном накале, без лицемерия, стеба и стилизации – вот "кислород", вот стихия Вырыпаева.

Стихия – понятие, редко соотносимое с новым российским кинематографом, как правило, искусственно выводимым в пробирке. "Эйфория" удивляет тем, что в ней бушует настоящая стихия – водная, степная, народная, языковая, любовная, даже космическая. Она перехлестывает за рамки экрана, и тогда режиссер направляет ее в знакомое эстетическое русло, даже в нем она не застывает целиком, как извергшаяся лава. Меня не удивило, когда эту картину, в которой важную роль играет образ реки, кто-то, может, сдуру назвал современным "Тихим Доном". Стихия гражданской войны, где запросто рушатся "устои", продолжает бушевать в душах этих людей, которые "не ведают, что творят".