Карты решили все

На сцене Лондонского королевского театра Большой театр представил самую рискованную программу – три одноактных балета, два из которых еще не покидали пределов России. ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА стала свидетельницей успеха, сравнимого с тем, который выпал на долю труппы на ее первых гастролях 50 лет назад.

Все свои репертуарные новинки (четыре балета, еще не виданные Лондоном) Большой театр поместил в середину трехнедельных гастролей: в случае, если они провалятся, будет возможность исправить впечатление апробированной классикой. Предосторожность оказалась излишней: даже в несовершенной "Золушке" критики обнаружили светлые стороны, а колхозная комедия "Светлый ручей" (см. Ъ от 12 августа) и вовсе вывела театр из разряда экзаменуемых в ряды тех, кто диктует правила игры. И все же "тройчатка" вызывала беспокойство: бессюжетная "Игра в карты" Алексея Ратманского (новинка этого сезона), обласканная в России "Пиковая дама" Ролана Пети (поставленная пять лет назад) – балеты полярно противоположные и важные для утверждения нового имиджа театра, а венчающая программу баланчинская "Симфония до мажор" – сложнейший тест на состоятельность для труппы, претендующей на мировое значение.

Незнакомые названия зрителей не испугали: раскуплены оказались даже платные стоячие места за спинами состоятельной публики бенуара. Однако на "Игре в карты" Стравинского – стремительном, изящном балете на 15 солистов, лаконично и стильно одетом Игорем Чапуриным в лилово-желтые тона, царила мертвая тишина. Ни шороха, ни аплодисмента – ни когда четверка малорослых виртуозов выстригала резвые заноски, ни когда легконогие молоденькие балеринки взвивались в поднебесных jetes, ни когда в мимолетных обрывках адажио Светлана Лунькина успевала продемонстрировать свои дивные линии, ни на наворотах затейливых пуантных вращений, ни даже на вихревом большом пируэте, который японец Морихиро Ивата накручивал со "сменой точек" (то лицом, то в профиль, то спиной в зал). Тишайший смешок пронесся лишь в эпизоде, когда Мария Александрова мелко сучила ножкой в battu, имитируя Одетту при последнем любовном издыхании.

Корреспондент Ъ, еще на московской премьере влюбившаяся в этот остроумный "балет в трех сдачах", так не похожий на советские монументы, взволновалась не на шутку: неужели лондонские снобы не поймут, что им показывают принципиально иной русский спектакль, где место традиционного актерства, трюков, литературного сюжета заняла совершенная техника, изощренная композиция и не виданная ранее музыкальность? И только в финале захлеб аплодисментов позволил перевести дух – публика отбивала ладони в какой-то радостной растерянности. По проходу партера с юношеской прытью пронесся седовласый Климент Крисп – самый суровый судья москвичей (см. Ъ от 10 августа). Увидев корреспондента Ъ, он прокричал: "Фантастика!" – и для пущей ясности расшифровал по-русски: "Ням-ням! Ура!"

После искрометной "Игры" "Пиковая дама" выглядела реликтом другой эпохи: неторопливые многозначительные мизансцены; отработанная Роланом Пети еще в середине ХХ века конструкция массовых танцев; актерские монологи, предупредительно вынесенные на авансцену и обращенные к публике. В сущности, несмотря на многолюдство, это балет-дуэт: от исполнителей центральных партий тут зависит все. За пять лет, протекших со дня премьеры, Илзе Лиепа и Николай Цискаридзе так сильно отретушировали свои роли, что балет лишился почти всех козырей. Страстный старец Ролан Пети отношения Графини и Германна трактовал однозначно: это любовь-ненависть, настигающая людей независимо от возраста. Своей геронтофилией он напугал не только блюстителей литературной нравственности, но и актеров, постепенно убравших все шокирующие подробности постановки: и пронзания промежности партнера остро отточенной стопой, и сексуальный оттенок объятий, и старческую немощь, и цинизм алчной молодости. Утратив детали, хореография Ролана Пети оказалась вялым общим местом – нечто пылкое про страсть и смерть. К лондонскому спектаклю Графиня Илзе Лиепы превратилась в жеманную нервическую декадентку – тип, который она эксплуатирует во всех ролях, от синьоры Капулетти до богини из "Синего бога". Николай Цискаридзе выпестовал образ отвергнутого обществом романтического красавца.

К лондонской премьере "Пиковой дамы" баловень отечественных балетоманов (часть которых последовала за ним в Англию) отнесся как к последнему рубежу обороны: после старой травмы артист так и не смог подняться до прежнего уровня в классических ролях (на лондонских гастролях он предусмотрительно не светился перед прессой в первых составах), и Германн должен был стать его реваншем. Господин Цискаридзе был собран и сосредоточен: против обыкновения не слишком хлопотал лицом, не рвал пируэтов, мягко обходил особо коварные рифы хореографии. Выглядел премьер вполне достойно, однако одиночные попытки аплодисментов (явно отечественного происхождения) мгновенно заглушались негодующим британским "т-шш!", так что интрига сохранялась до закрытия занавеса. И лишь когда пылкие аплодисменты зарегистрировали успех, господин Цискаридзе позволил себе слабую утомленную улыбку.

Баланчинская "Симфония до мажор" – это парад имперской труппы во всем великолепии: в четырех частях – четыре примы, четыре премьера, вдвое больше солистов и бесчисленный кордебалет. Отрепетировали "Симфонию" на славу: в Лондоне она выглядела куда стройнее, чем обычно в Москве. Присущая москвичам залихватскость танца балет Баланчина исказила, но не испортила: погрешности стиля искупались жизнерадостностью и азартом труппы. Главную, лирическую партию во второй части симфонии исполняла вездесущая Светлана Захарова. С неоценимой помощью партнера Александра Волчкова свое адажио королева гастролей провела почти безупречно (разве что временами теряла элегическую томность, слишком интенсивно выбрасывая ноги), а вот в коде смазала все три свои пируэта-фуэте. Мария Александрова в третьей, прыжковой части выглядела, пожалуй, слишком разухабисто, особенно по контрасту с партнером-дебютантом – киевлянин Денис Матвиенко и сам танцевал чрезвычайно корректно, и в поддержках оказался безупречен. Екатерина Шипулина во вращениях четвертой части несколько невнятно пробормотала свои па-де-бурре. Но эти недочеты были видны лишь пристрастному глазу.

Когда в заключительной коде сцену заполнили все участники симфонии, когда засверкали кабриоли и батманы, умноженные полусотней ног, когда шпагатные разножки острых ног солистов распороли воздух, а их дамы, как породистые лошади перед забегом, заколотили ножками на пуантах, зал взвыл, не дожидаясь финального аккорда. Наутро Financial Times разразилась панегириком: "Еще никогда не видели такого великолепно слаженного ансамбля, ошеломляюще классичного и взмывающего как единое целое".