Не хватает нежности

Венецианская архитектурная биеннале в этом году юбилейная. Самая крупная и интеллектуально насыщенная международная архитектурная выставка проходит с сентября по ноябрь в 10-й раз. Перед отъездом в Венецию куратор российского павильона архитектор Евгений Асс ответил на вопросы “Ведомостей”.

— Тема биеннале этого года социальная — “Город. Общество и архитектура”, а вы делаете выставку лирического архитектора Александра Бродского, почему?

— Я не очень представляю себе, как сложится биеннале и как мы будем выглядеть в общем контексте. Куратор в этом году Ричард Бернет, профессор лондонской Школы экономики и бизнеса, сугубо ученый человек. И биеннале может оказаться суховатой — все материалы к ней довольно скучные: цифры, таблицы, графики, количество эмигрантов, демографические сведения, социальные страты.

— Но это очень важные проблемы, актуальные.

— Безусловно, но архитектурная биеннале предполагает особый тип экспонирования и восприятия, и если кому такой материал удастся представить интересно и увлекательно, то очень хорошо. Когда я затевал экспозицию, то еще не знал темы, а выставку Бродского хотел сделать давно. Но мы в тему попадаем, реагируем на нее. Русский проект называется “Населенный пункт” с подзаголовком “Несколько эпизодов из жизни любимого города, рассказанные архитектором”. Населенный пункт в советском языке — это не город и не деревня, это место, и даже не место, а нечто, и есть в слове “пункт” что-то от Венички Ерофеева. И по-английски это звучит чуть-чуть идиотски — Inhabited locality.

— Любимый город — это Москва?

— Скорее всего да, хотя любимый город — это не территория, это состояние. Есть в проекте несколько фотографий и видео, которые человека искушенного заставят заподозрить, что Москва, но дело идет о городе метафорическом, о культурном пространстве особого типа. И если вы представляете поэтику Бродского…

— Ну а как бы вы ее определили? Неодекаданс?

— Да нет, декаданс — болезнь, а Бродский занимается нормальной здоровой жизнью, вот хайтек — это некоторое нездоровье. А Саша апеллирует к механизмам памяти, на которых основаны любые креативные процессы, — к воспоминанию, узнаванию и воспроизведению в новом качестве каких-то вполне затертых вещей, но обладающих человеческими качествами. У него есть то, чего мне не хватает в современной архитектуре, — трогательность, нежность. И в этом Бродский уникален, я и в мире не могу найти второго такого архитектора, который обращается к вечным темам и обнаруживает в нашем материальном окружении элементы, возвращающие нас к человеческому.

— И что же он сделал для биеннале?

— В нашем проекте семь эпизодов, инсталляций. Одна — такой аквариум с макетом города, и если покрутить ручку, то внутри начинает падать и оседать снег. Очень трогательно — детское воспоминание, реальность русского города, игра со зрителем. Мне это напоминает кусок из “Амаркорда” Феллини, где все бегают в сугробах. Ничего не происходит, но слезы набегают, объяснить, как это действует, невозможно, но действует. У Бродского так не только в инсталляциях, но и в архитектуре. В прошлом году Гран-при на “Арх Москве” получил его проект “Дом для престарелых футболистов”. Трехэтажный домик, внутренний двор которого представлял собой футбольное поле и по размеру, и по разметке, и с газоном, но в штрафной площадке растет дерево. Если архитектор может заложить в проект такое щемящее чувство, то это здорово. Послание, которое сработает, — антигламур и антихайтек. Другая инсталляция — такие каркасики с вмонтированными 70 крошечными мониторами, похожими на окна. Все это находится в зеркальных стенах и отражается до бесконечности. Эти окна время от времени вспыхивают, и в них происходят четыре фундаментальных действия. Люди…

— …едят, любят ..?

— Едят, любят, дерутся и спят. Окна загораются, и одни и те же люди на всех экранах и во всех отражениях занимаются этими делами. Живут.

— А что вы как зритель ждете от биеннале, такой гигантской концептуальной выставки, смотра архитектурных идей?

— Конечно, лет 10 назад это была прежде всего информация. Но сейчас информации много, издается огромное количество журналов, в Интернете все есть. Так что биеннале — это прежде всего способ коммуникации. Показывать уже нечего — и так все видят, а вот общаться есть интерес. Поэтому таблицы, макеты, чертежи, ЗD-симуляции меня мало беспокоят. Я выставляю инсталляции Бродского, потому что это художественные послания, провоцирующие новый тип осмысления архитектурных и градостроительных проблем. Иначе их не увидишь, это чувственные вещи, их не найти в Интернете.

— Но кажется, что архитекторы нашего времени оставили претензии на переустройство мира и просто обслуживают общество.

— Общественные потребности достаточно разнообразны, и какие-то экстравагантные архитектурные новации обслуживают определенные культурные запросы. Фрэнк Гери, Даниэль Либескинд, Заха Хадид — это востребованные архитекторы. Современному культурному обществу нужны события, новации, постоянные переживания, возбужденность. И есть архитекторы, которые это постоянное возбуждение поддерживают. Но это не значит, что они интересуются человеческими проблемами, думают о них.

— А какие человеческие проблемы могут решить архитекторы?

— Вообще, архитекторы считают, что они лечат общество, но на самом деле они апеллируют не к здоровью, а к болезни— к возбуждению— и устраивают шизофренические эффекты. Не предлагают тишины, покоя, сосредоточенности, мягкости. Те, кого это интересует, не раскручены. Они не орут, а выигрывает тот, кто громче всех крикнет. А у Бродского в его художественных высказываниях человеческое всегда актуализировано, даже нарочито. В архитектуре, которая помешана на технических новациях и коммерции, не осталось места поэзии. А Бродский нашел это место. И он современный архитектор — по радикальности жеста ничего подобного крыше из пластиковых пакетов или сетчатой стены изо льда ни один архитектор не придумал. Это сильно, смело, и мы считываем эти высказывания, это не бунтарский, все отрицающий порыв, не “скелеты будущего”, а реальные человеческие знаки, и нам они внятны, и в ледяном доме Бродского мы чувствуем теплоту. И в его архитектуре есть ощущение, что жизнь там проходила еще до того, как в ней появились люди. Все его работы в некотором смысле населенные пункты. Когда только открывался клуб “Апшу”, всем казалось, что там уже прошла целая история. Обычно эту память несут руины.

— И старые города, поэтому всех туда тянет.

— Да, но это ощущение в новой архитектуре для меня — чудо, странный феномен. У Бродского есть два близких друга-поэта. Сергей Гандлевский и Тимур Кибиров. Гандлевский однажды написал статью о своей поэзии и выдвинул там термин “критический сентиментализм”. И Бродский представляет этот критический сентиментализм в архитектуре, это тип современной чувствительности, которая чурается напыщенности и пафоса, но избегает и отвязной иронии. Это искренность искушенного наблюдателя. “Я чайник поставил на плитку, задернул на кухне окно, меня окружают пожитки, любимые мною давно”. Тимур Кибиров “Посвящается Саше Бродскому”.