Хорошо забытое сталинское

В ходе гастролей Большого театра на сцене "Ковент-Гардена" пришел черед "Бориса Годунова" – грандиозного спектакля образца 1948 года, считающегося одной из самых знаменитых сценических версий оперы Мусоргского. Как показалось СЕРГЕЮ ХОДНЕВУ, "отреставрированная" советская постановка почти шестидесятилетней давности в Лондоне воспринимается с неожиданной свежестью.

"Борис" 1948 года, поставленный Леонидом Баратовым в сотрудничестве со сценографом Федором Федоровским,– образцово-показательный пример послевоенного большого стиля в оперном театре. Причем не только в смысле чисто зрительной величавости, хотя и по этому признаку спектакль не назовешь иначе, как выдающимся: девять наборов кропотливо сделанных декораций, дотошные костюмы, с государственным размахом поставленные массовые сцены. Постановку выделял еще и баланс между почтением к широким народным массам (официальная идеология низводила гражданский пафос оперы до мнимого воспевания революционных чувств простого народа) и стремлением к имперскому величию с национально-историческими обертонами.
Незадолго до нынешних гастролей спектакль восстановили. Обновили декорации, заново пошили внушительный гардероб, попытались, насколько можно, восстановить все мизансцены (за режиссерскую часть реставрации отвечал Михаил Панджавидзе). Восстанавливали, надо думать, как музейный экспонат, свидетельство славного прошлого; хотя теперь спектакль приспособили к габаритам Новой сцены, в предстоящем сезоне в репертуаре Большого появится еще один "Борис Годунов" – в постановке знаменитого кинорежиссера Александра Сокурова, так что вряд ли старую версию можно будет видеть в театре часто.

Но это в стенах Большого театра старинный "Годунов" способен выглядеть достопочтенным музейным экспонатом. Публика, собравшаяся нынче в "Ковент-Гардене", реагировала на происходящее на сцене вовсе не благодушно-вежливым "Ох", какое приличествовало бы экспонату. С каждой переменой декораций зал потрясенно ахал – картины были одна избыточнее, декоративнее, сочнее другой. Вот Соборная площадь, заполненная стрельцами, вельможами в роскошных кафтанах, духовенством в сияющих облачениях, иконами, хоругвями, государственными регалиями и так далее. Вот келья Пимена (Тарас Штонда) с едва видной в сумраке росписью на сводах; и хотя сцена длится минут 15, роспись, прославляющая деяния архангела Михаила (дело ведь происходит в посвященном ему Чудовом монастыре), так многодельна, что хоть час ее рассматривай. Вот сад Сандомирского замка – с мастерски сделанным лунным светом, который играет на кронах деревьев, и с настоящим фонтаном, который бьет себе на заднем плане. Вот лес под Кромами с трогательно заснеженными еловыми лапами.

Конечно, мало бы стоило чисто зрительное впечатление от постановки, не покажи Большой столь серьезного уровня музыкальной части. Удивительно чуткому, внимательному оркестру явно пришлось под руководством Александра Ведерникова предварительно проделать немалую работу, и работу вдумчивую и нетрафаретную. Крупным (едва ли не самым запоминающимся) успехом оказался Борис в исполнении Михаила Казакова, одного из самых молодых солистов театра, продемонстрировавшего тем не менее и замечательное владение голосом, и выдержанный, по-взрослому впечатляющий артистизм. Тенор Виталий Таращенко, заменивший на премьерном спектакле заболевшего Романа Муравицкого, в партии Самозванца показал работу не всегда ровную и в актерском отношении чуть статичную, но тем не менее весьма эффектную вокально. Что партия, что сценическая роль "лукавого царедворца" Шуйского Максиму Пастеру удавались с равной естественностью и свободой, что можно сказать и об отличном Юродивом Михаила Губского. Варлаам Валерия Гильманова отличался, пожалуй, все-таки утрированным ухарством, которое музыкальному качеству партии на пользу не шло. Среди женских партий отметить стоит не столько Марину Елены Манистиной или Ксению Оксаны Ломовой, сколько Ирину Долженко (Хозяйка корчмы) и Ирину Новак (Федор).

Англичан этот "Борис Годунов" явно очаровал, и понятно, что в значительной части это очарование экзотики. Казалось бы, для здравого смысла все красоты спектакля должны быть воплощением отжитого, ветхого, нелепого, наконец. И впору прозвучать извечному аргументу сторонников "модернизированных" оперных постановок: зачем нужна вся эта красивость и роскошь, с которых так легко скатиться в безвкусицу, если они только превращают слушателя в зеваку, отвлекая его от непосредственного сопереживания происходящему на сцене.

Но в этом-то все и дело, что никакой пыли – пыли в глаза зрителю и метафорической пыли на самом спектакле – на этот раз не было. Возможно, дело в том, что спектакль именно обновленный, и у артистов ощущения новизны в их работе куда больше, чем рутинности; они по-настоящему, всерьез увлечены, в их поведении на удивление мало натужного, и это сказывается в неожиданной энергичности спектакля. Возможно, дело в самой опере; опять же не так давно восстановленный "Евгений Онегин" 1944 года производил куда менее завораживающее впечатление. В любом случае после этих гастролей особенно очевидно, что при всей эффектности восстановленному "Борису Годунову" суждено оставаться изолированным явлением – сделать из него художественные выводы на будущее и тем более взять его за образец едва ли возможно. Попробуй сейчас кто-нибудь заново поставить в таком духе какую-нибудь "Царскую невесту" или "Псковитянку" – скорее всего, ничего не выйдет, кроме напыщенной пошлости.