Моцарта узнают по ушам

Среди торжественных мероприятий, посвященных 250-летию Моцарта, охвативших Европу как чума, центральным событием оказалась выставка "Моцарт. Эксперимент Просвещения" в Вене, в музее Альбертина. Интеллектуальному эксперименту специально для Ъ подвергся АЛЕКСЕЙ Ъ-МОКРОУСОВ.

Человечество еще не изобрело более удобного способа объяснить эпоху, нежели сфокусироваться на фигуре отдельного человека. Для русской культуры XIX века таковым оказался Пушкин. Для Европы эпохи Просвещения на эту роль сегодня избрали Моцарта, типичного, как выясняется, просвещенца. Для этого мало быть гением – надо еще испытывать всю жизнь страсть к новому, быть социально гибким (в отличие от наследовавших ему романтиков Моцарт обожал заказы и потому тоже – зеркало эпохи) и при этом чураться удручающего рационализма последующих технических революций.

Моцарт писал оперы на двух языках, свободно чувствовал себя в смешении рококо, классицизма и только появлявшегося романтизма, а перемещался по континенту так много и так часто, что с чистой совестью может быть зачислен в национальные герои разных народов. Потому для огромной выставки не стали выбирать какие-то отдельные фрагменты и темы в его короткой, но бурной жизни. Как в любовном напитке, здесь смешали все мыслимые травы и зелья. Биография композитора подается с привычками и нравами целой эпохи, а его произведения становятся шифром ко многим реалиям и идеям времени. Живопись и графика перемежаются с бездной мелких вещиц, и все это приправлено двумя десятками плазменных экранов, где показывают фильмы, увлекающие не меньше традиционных экспонатов. Плотность развески при этом так велика, что от экспонатов рябит в глазах, а письма и оригиналы моцартовских партитур, эта главная гордость других проектов, отходят на второй план. Вы пришли сюда, чтобы думать, словно говорят посетителям, и для многих это оказывается неожиданностью.

В физической насыщенности выставки отражается ее идеологическая плотность, концепция "научной оперы", которой следовали ее устроители. Впервые, наверное, выставку о Моцарте подготовили специалисты по литературе и драматургии. Куратор Герберт Лахмайер руководит созданным им венским Институтом да Понте, занимающимся наследием моцартовского либреттиста, искусством либретто в целом и образом Дон Жуана в мировой культуре. Именно Лоренцо да Понте создал тексты для трех главных моцартовских опер – "Свадьбы Фигаро", "Так поступают все" и "Дон Жуана". Неудивительно, что они и оказались в центре музыкального раздела экспозиции. В них сошлись воедино все основные векторы эпохи, соединившей страсть к знанию, открытию нового и всеобщее увлечение литературными опытами с эротизмом, возведенным во всеобщий культ, ставшим и образом жизни, и образом мысли.

Эти напряженные опасные связи между интеллектуальным и сексуальным в эпоху Просвещения напоминают о позднейшем расцвете эротомании в Вене рубежа веков, городе Климта и Малера. Во времена Шодерло де Лакло, да Понте и Моцарта подобная чувственность рождалась из разговоров. Искусство словесной игры и пикировки, пронзенной сексуальными импульсами, достигло в ту пору своего апогея, о котором могли лишь мечтать последующие острословы, сохранявшие благодарную аудиторию, но лишившиеся, как правило, важнейшего источника своего остроумия – возможности диалога.

У чувственных разговоров были вполне конкретные культурные и социальные результаты. Одни из них показаны на примере весьма фривольных анонимных иллюстраций к "Тристраму Шенди" Лоренса Стерна (сегодня иная прокуратура наверняка расценила бы их как порнографические). Другие отражены во многих сюжетах и сценах моцартовских произведений, где проблемы морали и брака, неутолимых желаний и общественных запретов обретают не просто изощренную музыкальную форму, но становятся предметом развернутого художественно-философского высказывания. Мыслей, возникших в связи с Моцартом, у устроителей выставки оказалось так много, что к огромному каталогу они издали еще и дополнительный том со статьями об эпохе Просвещения сквозь призму моцартовского наследия. Но и этого им показалось мало – экспозицию пришлось в итоге расширять не только вглубь, но и вширь.

Современное искусство, трактующее мифы Моцарта и образы его наследия, встречается в Альбертине буквально на каждом шагу начиная с огромного фойе. Все пространство под потолком заняла огромная инсталляция Клауса Пинтера "Покорение воздуха", посвященная братьям Монгольфье, ставшим одними из важнейших героев выставки вместе с представленными ими Европе воздушными шарами. В какой-то момент зритель вдруг начинает ощущать себя на показе мод: в коридорах и залах выставлены платья Роберто Капуччи, Джона Гальяно, а также два платья от Азеддина Алайи к "Волшебной флейте".

В отдельном пространстве, логически завершающем экспозицию, показывают патологоанатомический раздел выставки. Муляжи человеческих органов, банки со спиртовым раствором и формалином, в которых плавают глаза и прочие части тела, особенно уши (по верной мысли устроителей, чрезвычайно важные для восприятия моцартовской музыки), производят сильное впечатление на эмоциональную часть публики. Те, кто способен отнестись к увиденному беспристрастно, понимают по выходе, что анатомия творчества состоит в итоге не только из анализа нот. Не менее важен здесь и анализ тела – недаром тело самого Моцарта бесследно пропало после его смерти.